maria77 » 04/04/2011, 10:11
Н. МАРР : Чуваши-яфетиды на Волге 1926, стр. 3-74. род. 25 декабря 1864 (6 января 1865, ) — русский и советский востоковед и кавказовед, филолог, историк, этнограф и археолог, академик Императорской академии наук (1912), затем академик и вице-президент АН СССР. После революции получил громкую известность как создатель «нового учения о языке», или «яфетической теории.
,,В формации местного славянина, конкретного русского, как впрочем, по всем видимостям, и финнов, действительное до-историческое население должно учитываться не как источник влияния, а творческая материальная сила формирования”[2]).
Термин «яфетический», возникший впервые потому, что дело началось с выявления родства языка с семитическими, и группа языков была названа по имени Ноева сына Яфета — яфетической из-за родства ее с семитической семьею, т. к. по родству с семитической еще одна группа языков Африки называлась именем другого Ноева сына — хамитической, и свободным термином для указания родственного отношения новой семьи с семитической оставалось имя среднего брата Яфета.
Яфетическое языкознание с самого начала было связано с изучением материальной культуры исторической и бытовой, т. е. с исторической археологиею и этнологиею, но, раскрыв настежь двери неожиданно для себя в до-историю человеческой речи и, следовательно, и мышления, в обладании конкретными языковыми материалами, отложениями эволюции культур различных эпох и различных стран, оно вплотную подошло к истории развития общественности, как фактора языкового творчества, и также неожиданно и без подготовки для себя оказалось утверждающим положения учения об историческом материализме, т. е. в методе скрестилось с марксистским учением. В то же время яфетическое языкознание, осознавая связь речи как продукции общества с другими культурными ценностями, также продукциями общества, все более и более стало осуществлять свое давнишнее положение об изучении языка в связи с изучением общественности, следовательно, с изучением истории материальной культуры, быта, общественного мировоззрения, права, начиная с первобытного права. Учуяв невольно источник уразумения смысла вещей не в нашей мудрости, а в полноте материалов и исчерпывающей экстенсивности охвата, оно как и раньше, но более упорно, стало выдвигать в первую очередь изучение всякого живого языка, и быта, и верования, и права, независимо от исторического значения и письменной культуры, т. е. стало выдвигать необходимость и важность изучения в первую голову языков и культур бесписьменных или без-древнеписьменных народов, и на такой стадии развития год тому назад, не будет и года, яфетическое языкознание напало на родство чувашского языка с яфетическими языками, на принадлежность чувашского языка к яфетическим, что: 1) чувашский язык принадлежит сибилянтной ветви, именно шипящей ее группе, окающей, осложнением огласовки и аканием, т. е. к той группе, к которой принадлежат, яфетические языки при-черноморские: из живых мегрельский и лазский, из мертвых, по всем видимостям, скифский и шумерский (–кимерский); 2) чувашский язык имеет поразительные встречи, общие слои, с языком свистящей группы, к которой принадлежат из живых грузинский, из мертвых, по всей видимости, сарматский или что то же по составу, салский-харский, он же италский, в средние века хазарский; 3) чувашский сильно осложнен спирантизациею, обращением свистящих и шипящих согласных в придыхательные при огласовке е (ĕ), т. е. в общем отмечен характерными признаками особой экающей группы,яфетической природы становится в один тесный круг с языками баскским в Европе и с армянским в Армении, собственно с его до-исторической яфетической основой. Но родство с турками исходит из того, что чувашский язык — один единственно сохранившийся из той тесной связанной группы яфетических языков, из которой сложились впоследствии турецкие языки. Чувашский язык теперь дает возможность разъяснить древности турецкой языковой семьи, используя через свое посредство все богатство родственных с ним, одинаково с ним до-исторических, яфетических языков. Турецкие языки, с момента их возникновения исторические, также не в силах служить источником для разъяснения подлинных древностей ни своих, ни тем более чувашских, как нельзя возникновение реки разъяснить условиями местоположения устья, или хотя бы среднего ее течения, а не по месту нахождения источников и вообще верховьев, образующих данную реку притоков, речек и ручьев. Таково же отношение индоевропейских, также исторических языков, к яфетическим, до-историческим, из которых они вышли. Таково, в частности, положение дела с русским. Он также образовался в конечном результате на той территории, где он впервые выступает исторически: он также образовывался из до-исторического населения Европы, повсеместно яфетического, из которого никак нельзя исключить чувашский, где бы процесс оформления русской речи ни происходил — на западе, на юге или на востоке, в частности в Восточной Европе. В Восточной Европе во всяком случае русский язык получил завершение своей формовки, в среде древнейшего также яфетического населения, от которого в настоящее время в наиболее чистом виде сохранился один чувашский язык, и можно себе представить, какое огромное значение должен получить чувашский язык для изучения действительных древностей русского языка, и вообще его происхождения, хотя бы с нашей точки зрения.
На вопросе о значении чувашского языка для изучения русского языка и вообще русской племенной культуры, для толкования названий до-исторических населенных пунктов, рек и т. п., т. е. так называемой топонимики, на роли чувашей, вообще классово-племенных образований Приволжья с их средневековой исторической культурой, и остановлю ваше внимание, подходя к этой ограниченной теме, в том числе к вопросу о болгарах, с точки зрения данных яфетического языкознания. Вместе с этим отпадает в нашем докладе речь, почти всякая, о значении чувашского для вопросов о мировых средиземноморских и западно-европейских культурах, до-исторической и исторической, равно обхожу молчанием значение чувашского языка и для глубоких теоретическо-научных вопросов о происхождении вообще человеческой речи и т. п.
Достаточно, если удастся наметить лишь основные моменты значения чувашского языка в связи с одним положением яфетической теории, положением о возникновении исторических языков, турецких и индоевропейских, из яфетических.
II.
Если легенда об основании на юге Киева, внесенная в русскую летопись, повесть о трех братьях Кые, Щеке и Хориве, оказалась, едва ли кто теперь может оспаривать это, — еще яфетическим народным преданием — скифским, или, как теперь уточняется анализ, — кимерским[14], преданием, существовавшим на юге и на руси и в Армении, то утверждаю, что в той же и большей мере чувашские и сродные яфетические материалы разъясняют имена трех братьев сказания о призвании варягов: Рюрика, Трувора и Синеуса, как имена тотемных божеств до-исторических народов Новгорода и Волжско-Камского района, в то же время племенные названия Рюрик — «Рус», Трувор — «Сармат» и Синеус, казалось бы просто «ион», но это скрещенный термин «ионо-рус», кстати сказать, последнее имя Sın+е-us ‘ион-рус’ в части просто ионской у чувашей отложился в роли тотемно возникшего племенного названия человека — sыn, а скрещенно в названии земледельческого бога, ныне названии праздника земледелия по-чувашски Sın-e-ze (—*Sın-rеs-e). Прямо суздало-волжско-камским племенным тотемным божеством шumer’ов -шоmar’ов или чувашей является герой русских былин Добрыня, это собственно сибилянтная разновидность чувашского слова уоmǝz, первично *уоmor, как русское слово «дуб», «дубняк» (сюда же черем. tum ‘дуб’) по основе есть такая же разновидность чув. уuman↔уоman ‘дуб’. Независимо совершенно от наших лингвистических изысканий по до-истории Восточной Европы, вот что пишет нам, интересуясь тем же вопросом как русский историк, проф. В. А. Пархоменко, абсолютно не ведавший высказанных впервые здесь наших взглядов о Синеусе и Добрыне[15]: после Бориса и Глеба [добавляю от себя — совершенно легендарных личностей] в течение восьмидесяти лет мы не видим на Ростово-Муромо-Суздальской территории ни одного князя из Киевской династии. Мы имеем отрывочные летописные сведения, лишь вскользь затрагивающие жизнь этой земли за это время. Во-первых, мы имеем неясное летописное предание про пребывание на ближайшей к этой территории земле на Белоозере князя Синеуса, вставленного в известное предание о призвании варягов. Как показали изыскания А.А. Шахматова[16], „это — имя местного князя неизвестной точно эпохи, во всяком случае ранней, о котором долго помнило местное предание. Позже мы встречаем также летописные указания, как будто на местных князей и во всяком случае на происходящую здесь политическую борьбу. Так прежде всего знаменитый полу-легендарный Добрыня, причтенный к сонму героев Владимирова эпоса, имел, по всей видимости, при-окское происхождение и во всяком случае летописью связывается с борьбой против волжско-камских «серебряных болгар» и т. д.
Таким образом, с процессом поглощения империалистической политикой русского государственно-национального строительства приволжско-камских яфетических племен шел процесс врастания народных яфетических богов и преданий, родных северу, его до-историческому населению, в том числе в первую голову чувашам, в цикл героев эпоса Владимира и уже чисто русских былинных сказаний, и теперь по окончании этого исторического процесса громадной силы, почти сведшего на нет все первичное яфетическое население восточной Европы (ведь устояли и остались в сравнительной чистоте одни чуваши), естественно, ученые также захвачены мощью этого процесса и трудно им освободиться от позднейше наросшего значения индоевропейцев русских, равно финнов и татар и не проглядеть до-историческую роль яфетидов, в числе их и чувашей, в эволюции культуры в Восточной Европе и в частности трудно им осознать чувашский вклад в русское строительство, русский эпос и русскую речь.
В этом процессе возникновения индоевропейских и урало-алтайских языков из яфетических и дальнейшей формовки их в линии определившегося уклона того или иного основного типа, и окончательного сложения в частности русского и финского языков, чувашский, как яфетический язык, не мог в те отдаленные эпохи не действовать. Он был одним из основных источников в этом окончательном построении русского языка. В настоящее время по тому же вопросу чувашский является единственным основным источником за исчезновением других яфетических языков того же территориального окружения или за затемнением их облика чертами другого языкового образования, нового типа, финского; речь о таких некогда с чувашским исключительно яфетически сродных соседящих с ним своеобразных языках, как мордовский, черемисский, вотский и примыкающие к ним зырянский, вогульский и остяцкий. Помимо этой явно до-исторической роли чувашского языка в созидании русской речи, непрерывное за многие века существование в непосредственном соседстве в одном и том же волжском бассейне нас настораживает к восприятию чувашского речевого вклада в русский язык в части уже терминов исторической культуры. Об этом во второй части доклада.
В этом отношении чувашский вклад в русскую речь чрезвычайно и значителен и поучителен.
Я остановлюсь на одном примере. Кстати, это дает повод ознакомить вас с одною из существенных страничек учения о древностях языка, в частности о развитии значений, без чего пример оказался бы непонятным.
Новое учение, яфетическое, о древностях языка, как было сказано, установило, что глаголов в начале не было как самостоятельной части речи. Каждое имя становилось глаголом лишь во фразе, т. е. все глаголы человеческой речи произведены от имен существительных, равно не различавшихся с ними прилагательных и т. п. Если ‘зуб’ и ‘кусать’ на каком либо языке одного и того же корня, то не ‘зуб’ происходит от глагола ‘кусать’, а глагол ‘кусать’ от имени ‘зуб’, как глагол ‘видеть’, мы уже показали, от имени ‘глаз’. В кругу самих имен выяснилось, что имя ‘путь’ возникло от ‘направления’, для выражения чего первобытное человечество пользовалось словом ‘рука’. Вообще образ ‘руки’ или, как мы теперь сказали бы, понятие ‘рука’ есть основной источник многих десятков, многих сотен разнообразных значений, их как бы первоисточник. Одно обычное производное понятие от ‘руки’ из числа отвлеченных — ‘сила’, т. е. ‘сила’ первично значит ‘рука’. От слова ‘рука’ происходит, между прочим, и глагол ‘дать’, также ‘протягивать’, затем ‘обещать’, равно ‘взять’. Потому, когда мы с одной стороны в русском имеем глагол ‘сулить’, ‘обещать’, равно ‘посулы’, ‘взятка’ или ‘дача’, то и то и другое слово происходит от имени sol↔sul, первоначально означавшего ‘рука’. Чувашский язык сохранил яркий след существования в нем самом слова sol↔sul со значением ‘рука’, оно налицо в основе чув. слова solǝ↔sulǝ ‘браслет’, ‘запястье’, первично означающего ‘наручник’; он налицо в основе чув. слова solagay = sulagay ‘левый’, собственно без прибавки слова аl-ǝ, означающего ‘рука левая’ и т. п.
Когда с другой стороны в русском же имеем ‘посылать’, ‘послать’, ‘посол’, то и основа этого глагола sol↔sul в первоисточнике также восходит в конце концов к представлению ‘рука’, но ближайшим образом она происходит от слова sul со значением ‘дорога’, и, когда с этим именно значением в чувашском налицо имя sul ‘путь’, а мы имеем возможность не только доказать восхождение его к тому же слову с первичным значением ‘рука’ в яфетических языках, но и установить, что оно же, как мы видели, находилось и с этим значением наравне с значением ‘путь’ и в чувашском, как родное неотделимое от его природы достояние, то иного выхода нет, как признать, что бесспорно коренные русские слова и ‘посылать’, ‘посол’ и ‘сулить’, ‘посулы’ представляют лишь русское оформление чувашских и только чувашских слов. Поскольку в яфетических языках шипящей группы по палеонтологии речи слово ‘мощь’, ‘сила’ также от ‘руки’, а в чувашском языке, как языке шипящей группы с оканием, губной гласный ее огласовки (о—u) исторически перерождался в ı, то, значит, чувашское слово «сил-а» чисто, без какого бы то ни было оформления, усвоено русской речью, которая и сохранила природное именно первичное чувашское слово, тогда как ныне у чувашей в значении ‘руки’ спирантизованные разновидности то с родным оканием — qul ‘рука от плеча до кисти’, то даже с аканием — аl-ǝ.
У нас сомнение лишь одно, унаследовали ли русские все эти слова одинаково от эпохи до-исторического их возникновения или ‘посулы’, ‘взятка’ есть позднейшее заимствование в порядке усвоения русской культурной речью терминов более раннего национально-государственного строительства чувашей? Ведь дело не в одном таком слове, как «сулить», «посулы», и не в одной тройке таких подлинно чувашских по происхождению слов, как «сулить», «посылать» и «сила».
Конечно, мы вовсе не думаем ограничивать яфетических переживаний в русском, resp. вообще в славянских языках, вкладом одного чувашского, но прочие яфетические языки до-исторических эпох до нас в этом районе не дошли и в степени архаизма чувашского языка. Эта многоприродность, сложная скрещенность чувашского языка, свидетельствуемая не в одной области звуковых явлений, в свою очередь свидетельствует о высокой степени развитости языка. Чувашский язык действительно представляет тип более, чем достаточно, развитой для усвоения широких культурных возможностей. И если даже пока воздержаться от всяких напрашивающихся по различным и другим основаниям догадок о существовании некогда у чувашей письменного языка, все таки приходится заключать, что судя по его развитости, чувашский язык, надо думать, одно время был орудием общения территориально широко раскинутого культурного населения в составе различных племенных образований, он их общее культурное детище, и как таковое, чувашский язык в свое время вобрал много акающих элементов часто в устранение своего основного окающего языкового фонда. И потому иногда получается курьезное положение дела, когда тот или иной из народов, входивших в национальное образование чувашей или общее с чувашами, успело усвоить слово в чувашской форме, окающей, и не разлучно сродниться с ним, а сами чуваши заменили съизначала коренное свое родное слово акающей разновидностью, да еще спирантизованной. Вот пример: ‘деревня’ по-чувашски обознается салским племенным словом — sal, акающе, да еще спирантизованно — уаl, есть и sal-a, но в экзотическом значении обычно в применении к деревням с русским населением, но нет вовсе в чувашском природно ожидавшихся его форм, ни окающей sol, ни даже экающей sel. Однако, обе эти разновидности, более родные для чувашского, существуют: одна из них, окающая, sol сохранилась у черемисов, у которых деревня называется sol-a, a другая, экающая, sel сохранилась у русских, у которых деревня называется, как всем хорошо известно, sel-o. Но вот и окающие, и экающие элементы собственно сплетены были, раньше образования исторических языков, индоевропейских, в числе их и русского, в определенном кругу яфетических языков, именно армянском (собственно в до-индоевропейском его яфетическом субстрате), баскском и чувашском. И, как, конечно, сомнения не может быть в том, что Волга течет из своих источников в Каспийское море, а не обратно из Каспийского моря, как оно ни велико, это Каспийское море, к истокам, так указанное сплетение окающего с экающим может итти из до-исторических языков, в русский язык, индоевропейский, следовательно, исторически, но не обратно.
Но при естественно возникающем вопросе, какой же конкретно из перечисленных яфетических языков был непосредственно источником указанной скрещенности, за которой должны следовать и другие особенности, понятно, нет нам смысла бросаться ни на армянский, хотя бы на его яфетический субстрат, ни на баскский язык, как не было бы оправдания цепляться непосредственно за далеких по времени скифов или сколотов и кимеров, игнорируя время, отделяющее их от эпохи русской этногонии. Нет иного нормального выхода как остановить первое и основное свое внимание на непосредственно соседящих и хронологически (но в то же время пережиточно архаичных) и пространственно чувашей.
В то же время зарубим себе на память, что такой сильно скрещенный природный состав чувашской речи бесповоротно устанавливает, что чувашский язык не только развивался на дальнейшем своем жизненном пути, но в самом начале своего возникновения слагался как орудие общения территориально широко раскинутого населения. Это же говорит о разнообразном родственном окружении чувашей из единоплеменных яфетидов. Чуваши и в настоящее время в конце концов не так изолированы в племенном или языковом отношении, как это принято думать. По своей основе чувашский народ роднится со всеми живущими народностями Приволжья, в окружении которых он находится, и финскими и турецкими.
Не останавливаясь на значении koc’oв или, что то же хазаров, для истории чувашей по связанности их с болгарами, отмечу исключительное значение для чувашей разновидности племенного названия or, носители которой, скрестившись с чувашским племенным образованием, отложили в его речи, в чувашской речи, название своего тотемного бога Тоr-ǝ или первично Tor-qun, и к этому же племени tor↔tur восходит господствовавший класс чувашского народа Тоr-gan или Тǝr-on. Те же торы с косами или хазарами в классово-племечном объединении и являются еще в до-исторические времена, когда на свете не было ни индоевропейцев русских, ни урало-алтайцев финнов. Чуваши в поздней древности, именно в средние века, в две их эпохи, более раннюю и позднейшую, намечаются как активные участники не только делом, но и словом, «своей родной речью, и как творцы восточно-европейских национальных образований, хазарского и болгарского, следовательно, в те же эпохи приблизительно, когда как бы предваряюще на Кавказе в пределах между Каспийским и Черным морями и Ванским озером на реках Араксе, Куре, в бассейне Каспия, и на Рионе, Чорохе и Энгуре и бассейне Черноморья то там, то сям возникают в христианскую эпоху государственные образования также яфетических или полу-яфетических народов.
Попутно обращаю внимание, что связь волжских национально-государственных образований яфетидов При-волжья с яфетидами Кавказа, повидимому, имеет не только далекие до-исторические корни, но и более близкие исторические побеги тех корней. Сейчас не касаемся сближений по браку, появлению хазарской княжны в роли супруги абхазского царя. На Кавказе в стране с древними письменностями на местных языках об этом свидетельствует грузинская историография, память которой начинается, если исключить мифические этимологии мифических родоначальников народов Кавказа, с нашествия хазарского племени как факта глубокой древности, до появления Александра Македонского, с тем же настроением свидетельствует армянский историк Моисей Хоренский, сообщающий об иммиграции болгарского племени в Армению до Р. Хр. и заселении ею не одной обширной области. Факт же тот, что некоторые княжеские роды Армении носят бесспорно племенные названия болгар, о чем ничего не говорит Моисей Хоренский, но что вскрыто палеонтологическим анализом самих родовых армянских фамилий (Mal+qaz’un+ı A+mat-un+ı←*Har-mat-un-ı). В Приволжье, стране не древнеписьменной, о той же культурно-исторической связи вопиют камни, именно камни в обработке суздальского зодчества с их поразительно своебразной орнаментациею, без всякой генетической связи с остальной Русью, вообще с западом, но имеющей изумительно сродные двойники на Кавказе. Потому, когда из отрывочного русского летописного известия мы узнаем о походе Ярослава на Суздаль в 1024 г., представленном в летописи как борьба с местными волхвами, то брать ли русский термин «волхв» или местный его двойник yomǝz, они одинаково нас вводят в круг ближайше интересующих нас сейчас народов, болгар и чувашей. Прежде всего это известие сообщается в порядке повествования о волжско-камских болгарах, „серебряных болгарах”: прилагательное „серебряный”, раньше вызывавшее недоумение, ныне является вполне уточняющим указание определением. Дело в том, что русское слово “серебро’, как уже разъяснено, представляет подлинное составное племенное название, сал-берское, т. е. то же, что на юге общеизвестное племенное название „сармат”, в волжско-камском районе — ‘черемис’ или sarmǝs, т. е. выходит так, что ‘серебряные болгары’, когда речь идет о севере, это болгары ‘черемисские’ или также ‘чувашские’, т. к. чуваш или ϑǝ-vаш, двойник шumer’a, представляет как термин лишь разновидность sar-mat’a или ϑаr-mas’a с оканием первого племенного названия ϑur↘шur, утратившего исходный плавный звук: ϑu↖шu.
Полностью с сохранением исходного плавного сохранилась и окающая разновидность ϑur↘шur-ǝ как и акающая sar, но в значении ‘белого”, поскольку ‘белизна’ и ‘серебро’ обозначаются одним и тем же словом: sar ‘белый’ мы встретим в народной этимологии названия sar-kel ‘белая вежа’, a sur, его окающий двойник, значит тоже самое у басков, это одно с чув. шur-ǝ ‘белый’ слово.
Речь, следовательно, идет о борьбе с «волхвами» т. е болгарами, и yomǝz’ами, т. е. шумерами или чувашами, яфетидами, и сродными им черемисами. Для науки по сей день легендарны и мифичны и чуваши, несомненно народность одного круга с хазарской и болгарской, с последней из которых чуваши имеют непосредственные связи и исторические, и этнические в такой мере, что вопрос об их отожествлении может действительно быть поставлен совершенно всерьез научно. Однако с этим булгаризмом нельзя связывать той высокой культуры чувашей, которая доказывается-де фактом предполагаемого заимствования зырянским (коми) и вотским (уд-мурт) языками чувашских слов из области таких кругов общественной жизни, какие находили отражение в речи яфетидов за много веков до появления болгар, более того — за много веков, за много тысячелетий до появления индоевропейцев. Достаточно указать, что к заимствованиям из чувашского относят термины религиозного и мифического мира, равно названия животных и растений, на самом деле даже названия металлов до-индоевропейские, и большинство мнимых заимствований из чувашского в зырянский и вотский это наследие общей яфетической основы во всех названных языках, да и многих других.
Во всяком случае факт бесспорный, что тогда как хазары или хазы[48] известны в мировом масштабе, т, е. исторически, под племенным названием в акающей разновидности, булгары по основной или первой части своего названия bul || bur или, что то же, bol || bor являются представителями окающей группы, а по огласовке полного своего состава bolgar || bulgar, как национальное название представляют скрещенное сведение окания с аканием, характеризующее природу морфологических эпох, грамматическую категорию имен действующего лица (nomina actoris) в определенном кругу яфетических языков, именно в шипящей группе сибилянтной ветви. Между тем, мы теперь уже знаем, что диапазон звуковых колебаний чувашского языка настолько емок, строй основных звуковых его норм настолько сложен, что он, чувашский язык, обнимает и акание, и окание, и экание. Держась пока как бы главной линии наследования исторических народов одного другому в Восточной Европе, восходя по ней от современных русских, финнов и турок через хазар и болгар к сарматам и родственным им скифам или сколотам и архаичным кимерам, мы подходим к уже древним народам с названиями, при всей разновидности их корней, составляющими согласованную группу по огласовке, а именно ряда акающего (сармат), окающего (сколот или скиф, по-гречески skw-ϑa) и экающего (ки-мер). Мы лишь намечаем магистраль или, правильнее сказать, фарватер того течения, которое несло от до-исторических эпох в числе прочих яфетидизмов и скрещенность экания с оканием, наблюдаемую еще в болгарах+иберах, собственно, выступающую так ярко в живом чувашском языке, еще в архаичные времна, в разновидностях одного и того же племенного названия по спирантной группе kimer, ↙ ku-per, по сибилянтной skn-mer или шu-mer, закономерную разновидность которого ϑǝvaш по сей день носит живой народ, ныне не начинающий самоопределяться, а лишь восстанавливающий вместе с родной краевой хозяйственностью давнишнее свое национальное самоопределение. Национальное самоопределение им, чувашским народом, в целом отнюдь не утрачивалось, но оно, конечно, дошло до последней степени истощения в процессе империалистического наростания иных национальных образований, прежде всего турецкого и русского. О силе, устойчивости и высоте древнего культурного уровня чувашского национального самоопределения можно судить уже по одному факту длительного сохранения чувашами родной языческой религии и ее хозяйственно-общественного бытования, если не судить с точки зрения западно-европейской колониальной идеологии, или, если не освещать вопроса, что еще хуже, с миссионерской точки зрения христианской и мусульманской церквей, одинаково становившихся в крае могущественным орудием в захватных руках новых национальных образований, — орудием для ускорения окончательного национального вырождения чувашей. Не будь высоты древнего культурного уровня чувашей-язычников, мы не могли бы быть теперь свидетелями вскрываемого яфетическим языкознанием изумительного факта, — факта наличия подлинных чувашизмов, не говоря о турецком, даже в русской речи в ошеломляющем количестве. Притом эти чувашизмы не только из до-исторических усвоений, происходивших в путях этнографического воздействия тогда, когда зарождалось и развивалось русское племя, но и из терминов, требующих учета исторической культуры чувашей значительной высоты, к моменту, когда слагалась русская государственность.
Но вот вопрос уже не отвлеченно-словарный, а жизненно-общественный, вопрос о сродстве чувашей с конкретными историческими болгарами ставится серьезно, как проблема для положительного разрешения, имея в виду и поддержку науки об языке. Что же говорит в этом отношении наш анализ самого племенного названия «чуваш»? Поскольку речь идет о тожестве чувашей по племенному названию с месопотамскими шумерами, кавказскими цхумарами, крымскими или при-понтийскими кимерами, средиземноморскими kuper’ами, населением острова Кипра, равно иберами и на Кавказе и в Западной Европе, это касается до-истории и не имеет непосредственного значения для вопроса о взаимоотношениях чувашей и исторических болгар. Эти бесспорные связи крайне важны для вопроса о происхождении чувашей, но для проблемы об исторической роли чувашей не имеют значения, несмотря на то, что отожествление названия чувашей с названиями народов перечисленных стран поддерживается ближайшим с чувашским языком родством яфетических языков или их пережитками в соответственных странах.
Когда перед нами конкретный исторический вопрос о близости реальных болгар камских или волжских к чувашам, то, по этой же причине, к его решению нас нисколько не пододвигает нахождение объяснений в чувашском языке для до-славянских элементов в языке уже ославянившихся болгар на Балканах, особенно поскольку эти объяснения касаются вообще словаря, а не терминов исторической общественности, выявляющих определенную классовую природу, одну и ту же у чувашей и болгар.
Вообще языковый анализ нам может сказать нечто весьма решительное и определенное, если к вопросу подойти с учетом сложности предмета, поскольку речь идет о племенном составе национальной общественности, культурно-исторической, следовательно, национальной государственности, хотя и средневековой. Прежде всего мы знаем ряд культурно-исторических строительств яфетических народов, когда в историческом поле зрения строитель народ известен исключительно под одним названием, а сам себя он именует никому неизвестным названием. Так халдский народ строитель на Ванском озере называли и продолжают называть урартами, а он сам себя звал лишь халдом; там же, да и в долине Аракса, позднейший исторически народ-строитель называли и продолжают по сей день называть армянами, а он сам себя называет хай’ем; народ-строитель грузинской общественности, государства и культуры все называли в древности иберами, потом со средних веков перешли на именование у арабов гурджами, на западе георгианами, у русских грузинами, сам же себя и в древности и ныне никогда ни одним из этих названий не именовал, а именовал и именует себя qarϑvel’aми. Следовательно, если бы термин «чуваш» (ϑǝvaш) не имел ничего общего с термином «болгар», то это не представило бы ничего необыкновенного, и в том случае, когда исторически было бы совершенно ясно и бесспорно, что болгарская общественность, средневековая болгарская культура, болгарское царство на Волге было делом рук чувашского народа.
Кстати, не могло бы тут иметь никакого значения и то возражение известнейших специалистов, что как же в таком случае мириться с нынешнею культурною отсталостью чувашского народа и даже с наличием в нем не господствовавшей у средневекового болгарского государства мусульманской религии, а пережитков язычества. Во-первых, современная общая национальная отсталость чувашей, в первую голову экономическая, и в связи с нею, понятно, и культурная, есть в значительной мере плод системы правления двух империалистических общественностей и культур, ближайше русской, а раньше еще татарской. Затем с другим объяснением той же отсталости широких масс народа является бесспорно классовый строй болгарского государства. В болгарском государстве, с успехами в нем ислама, мусульманами являлись, понятно, лишь правящие круги, и чувашская знать, по всей видимости сделала в смысле исламизации своей родной чувашской классовой общественности достаточно, если чувашей соседи их черемисы до сих пор называют татарами, т. е. мусульманами.
С этим мы одновременно подходим к самой научной правильности постановки вопроса о роли чувашей в созидании и развитии болгарской национальной общественности на Волге, и по связи с ним к выяснению, во-первых, вообще племенного состава населения болгарского государства неизбежно с классовым и к этому предмету подходом, и, во-вторых, преемственной связи этого несомненного местного культурного болгарского национального образования, определенного восточно-европейского образования из хазаро-болгаро-русского племенного круга, с также несомненно местным из того же племенного круга национально-культурным образованием, более древним, хазарским.
Классовый подход требуется и здесь. Нами уже указано, что организующий социальный слой сосредоточивался в городах, что в древности города заняты были, как организующие центры, населением особого племенного состава. Народ-строитель городов это господствующий или руководящий класс, руководящее племенное образование, и оно отнюдь не примитивно-племенной однородной природы. Но руководящий племенной слой все таки налагает свою печать на центр общего строительства, отлагая в его наименовании свое племенное название. И с этой стороны представляет существенный интерес для правильного подхода к роли чувашей в болгарском государстве их несомненное участие в строительстве хазарского государства.Очевидно, этот „Шубаш-кар”, т. е. город шубашов или суваров, — тот город эпох болгарского владычества, который арабские географы называют Suvār’ом, т. е. чувашом. По Ауфию[53] „расстояние между городами Bulghār’ом и Suvār’ом достигало двух дней пути”. Это вполне может соответствовать, насколько я осведомлен, длительности перехода от местоположения городища Болгар к нашему городу Шубаш-кар. Однако, что для нас представляет особый интерес, арабский географ Муккаддаси сообщает о Bulghār’e и Suvār’e, как о двух частях одного и того же города. По этому источнику[54] город „Bulghār был расположен на обеих сторонах реки; соборная мечеть находилась у рынка или торговой площади, дома были построены из дерева и тростника; жители Suvār’a обитали в палатках”. Третий арабский географ Истахри имеет в виду части одной и той же болгарской столицы, когда он называет[55] два близлежащих города Bulghar и Suvar, т. е. следовательно, ‘Шубаш’ или ‘Чуваш’. В каждом из них была соборная мечеть. Мужское население обоих городов составляло 10.000 душ. Жители зиму проводили в деревянных домах, лето — в палатках”.
Что Suvār, название города, — племенное название, что такое племенное название существовало при болгарах и что под этим названием надо понимать чувашей, как теперь вскрывается яфетическим языкознанием, именно наших конкретных чувашей с правого берега Волги, это ясно и из письма хазарского кагана Иосифа, где читается[56]: „На этой реке (Итиль) живут многие народы… буртас, булгар, сувар, арису (эрзя), цармис (черемис), венентит, север (или савар), славiун (славяне)”. Вестберг, цитуя это место, правильно замечает, что „Сувар или сивар племя и город болгар у арабских писателей… Арису или арса тождественны с мордвою. Насупротив последних на другом берегу Волги жили цармис, т. е. черемисы”, но Вестберг не чует, что сувары, живущие на этом берегу, это чуваши, и никто другой, они же народ одной породы с болгарами.
Итак, во-первых, было два чувашских города, один, по всей видимости, наш Шубашкар или Suvār, другой — чувашский город или Suvār с Болгарами, составлявший один общий город Болгарский, т. е. одно национально-государственное строительство при двух группировках, судя по всему, говорящих на двух диалектах одного и того же языка.
Одновременно с этим становится ясным, что города Приволжья именовались по племенным названиям, как вообще у всех яфетических народов, а не по каким-либо признакам строительства, цветным или иным. Так Кострома, мы уже видели, значит город косов или хазов, т. е. хазаров и торов или саров; Казань, по-чувашски Θoz-an (черем. Oz-an), или Θuz-аn, значит „город (-an) хазаров”, а вовсе не ‘котел’. И так как при существовании акающего kar ‘город’ и окающего kor||kur (qul, qul-а) тоже самое должна была означать и форма kel, а основа названия хазар qaz, она же с сохранением плавного r вместо свистящего z, т. qar↘har есть лишь спирантизованная разновидность сибилянтного sar, вошедшего, между прочим, и в состав известного двойного племенного названия sar-mat, то название хазарской столицы Sarkel мы не имеем основания понять иначе, как город саров или har’oв, т. е. хазаров, т. е. sar в Sarkel, также как sar- в Sar+a-tov и его спирантный двойник qar+e в *Θare-kov (Харьков) не прилагательное, а племенное название, название великих до-исторических строителей городов и весей, т. е. хазаров, еще, следовательно, до появления их в поле зрения истории и ее письменных источников.
Однако, и у хазаров речи не может быть об единичности племенного состава, тем более, что строителем городов являлось скрещенное, классово-племенное образование, которое в нашем районе не обходилось без объединения всех яфетических народов, из которого менее всего основания исключать неразрывно связанный с болгарским народом чувашский или шумерский народ, племенное название которого стало выразителем основных элементов городской культуры среди соседящих и дальних народов, вплоть до Кавказа.
Формулировку научных положений доклада предоставляю читателям, если в какой-либо мере я смог быть понятен в основных мыслях.
Я ограничусь лишь одним общим научным положением, как неизбежным выводом из работы, именно тем, чем я начал. Оно следующее : из до-исторического населения Европы, яфетического, создателя начал европейской культуры, в Восточной Европе сохранился один одинешенек чувашский народ, органически связанный и с созиданием средневековой культуры того же района, и этот народ с языком, перебрасывающим мост на север к угро-финнам и на восток к туркам и монголам, должен занять первенствующее место в очередных изысканиях человечества по истории зарождения и эволюции своей культуры и по установлению ее источников, чего нельзя достигнуть без интенсивной работы в Чувашии и сродных по населению прилежащих странах над памятниками материальной культуры, нельзя достигнуть без объединения изысканий по физическим типам, хозяйству, быту, религиозным верованиям, праву, искусству, фольклору или живой старине, речи и, конечно, истории за средние века и новейшие времена не с меньшим напором, чем за металлические и каменные века.
Н. Марр.
9 июля 1926 г
?
воспитывают своих детей и именно Вы восприниняли мой пост, как советы по воспитанию ваших детей. Спасибо за подтверждение моих слов - вы подтвердили своим постом именно то, что я писала выше.
...
